Выпускники 30ки Выпускники 30ки

Виктор Троицкий (1965, 3)

Иосиф Яковлевич Веребейчик

Для меня навсегда, на всю жизнь, мои учителя оставались учителями. Некоторые из них со временем стали моими друзьями – те, кто всего лет на десять старше меня. «Десять лет разницы – это пустяки», – сказал Эдуард Багрицкий. С годами, действительно, разница в возрасте не играет уже прежней роли, но не в случае ученик – учитель. Я до сих пор к моим друзьям-учителям не могу обращаться на «ты», хотя они неоднократно мне это предлагали.

У меня навсегда, с детства, остались к ним уважение, благодарность, даже благоговение – тот взгляд снизу вверх, который сформировался в годы, когда эти учителя помогали мне становиться самим собой, понимать самого себя.

Теперь я гораздо старше их «тех» и, возможно, знаю и умею больше их «тех», но если бы не они «тогда»…

Я все это говорю для того, чтобы объяснить свою позицию, свой тон
в этих заметках об Иосифе Яковлевиче Веребейчике, моем учителе математики и классном руководителе с девятого по одиннадцатый класс в 30-й школе. Я не сторонний наблюдатель, не объективный свидетель и аналитик его деятельности, не критик или апологет его методов, я – его благодарный ученик.

Еще несколько общих слов. Сейчас принято критиковать советскую школу, отмечать в ней только негативное. Диапазон критиков широк: от Иосифа Бродского до Валерии Гай Германики (которая в советской школе не училась да, вроде бы, и в постсоветской тоже). Я учился в трех школах, одна была в Воркуте, две – в Ленинграде. У меня со школьных лет остались десятки друзей, разбросанных сейчас по всему миру (и востребованных в этом мире, в частности в США, Германии, Израиле и, конечно, в России), но мы до сих пор встречаемся и с благодарностью вспоминаем школу, учителей и приглашаем самых любимых из них, на наши встречи. Они до сих пор остаются для нас примером, образцом честности, порядочности, ответственности, высокого профессионализма – тем камертоном, по которому мы до сих пор настраиваем свою жизнь.

В советской школе было много недостатков, мы все о них знаем. Но в этой школе учили, что человек человеку друг (и мы верили в это), что все люди равны, что есть ценности, которыми стоит дорожить, и они важнее личного благополучия: честь, совесть, Родина. Советская школа многое смогла сделать, а сегодняшняя? В современной школе немало интересного, есть в ней и молодые учителя-энтузиасты, но во многом она держится на тех, кто учился в советской школе, кто сохраняет ее традиции, кто считает, что школа – не «образовательное учреждение» (такое теперь у наших школ наименование), не коммерческая организация, не предприятие, относящееся к сфере услуг,
а место, где воспитывают и где учат не только «предметам».

В школьные годы, до девятого класса, математика не была моим самым любимым предметом, но она давалась мне легко, и это приносило определенное удовлетворение, поскольку по математике я был, как правило, первым учеником в классе. Мне больше нравились литература и история, но класса с пятого или шестого я очень увлекся астрономией, читал популярные книжки, сам делал телескопы, ездил в планетарий. Любовь к астрономии и привела меня в 30-ю школу, в математический класс. Оценки у меня были отличными, собеседование я прошел и оказался в 9-3 классе, где классным стал Иосиф Яковлевич. Тут-то у всех нас, талантливых и не очень, фанатов математики и таких, как я, случился шок. С первого дня нагрузки оказались запредельными, мы буквально сидели ночами, исписывая толстые тетради бесконечными формулами. По итогам первой четверти все бывшие отличники (а ими были практически все) оказались едва-едва троечниками. Мною стало овладевать отчаяние, все силы и все время отнимала математика, она заслонила собою все, в том числе и любимую мною астрономию. Средство превратилось в самоцель. К тому же выяснилось, что по большому счету мои математические способности оказались весьма средними. К концу года одаренность и возможности каждого проявились очень отчетливо. Но было очевидно и то, что Иосиф Яковлевич не ставил задачу отсева слабых. Он разработал такую систему, которая позволяла очень быстро развиваться наиболее одаренным (даже перескакивать через класс) и держаться на плаву менее сильным.

Оставаться или нет – это каждый решал сам. К концу учебного года
я принял решение уйти из тридцатки, поступить в вечернюю школу (которую я, очевидно, без особых усилий закончил бы на отлично, в том числе и по математике), а потом идти в любой ВУЗ, но на астрономию, то есть на матмех, я уже не хотел. К тому же это был последний год, когда в вечерних и заочных школах еще оставалась десятилетка (там не было так называемой профподготовки), а значит,ко всему прочему я еще выигрывал целый год.
В начале августа я забрал документы. Из школы я вышел с дрожащими руками и ощущением, что совершил катастрофическую ошибку.

Последующие недели, прошедшие в поисках подходящей вечерней школы и попытках устроиться на работу (не работая, нельзя было учиться
в вечерней), я жил с ощущением этой катастрофы. Устроиться на работу оказалось не просто. Мы с отцом ходили по каким-то приемным, райкомам комсомола и еще где-то, отец, входя в очередной кабинет, произносил: «Вам позвонили…», и, в конце концов, кто-то кому-то позвонил, и мне предложили стать учеником токаря-револьверщика.

Все это время я чувствовал свою униженность и неправильность происходящего. Я жил с ощущением своей трусости, слабости и пониманием того, что и в следующий раз, столкнувшись с трудностями, я опять отступлю и ничего не добьюсь. Я вдруг понял, что просто не умею работать, а это умение – самое важное, возможно, важнее таланта и что этому умению можно и нужно научиться.

В конце августа я пришел в тридцатку, встретился с учителями. Они жалели, что я ушел, и я был этим несколько удивлен. Директор Татьяна Владимировна сказала, что с удовольствием примет меня обратно,
но попросила, чтобы свое окончательное решение я сообщил через день.

Я пошел к Иосифу Яковлевичу. Он знал, что я забрал документы, но встретил меня доброжелательно. На мои расспросы он сказал, что десятый класс будет очень трудным, но начнется практика по программированию
(в школе была установлена ЭВМ – электронно-вычислительная машина «Урал»), а одиннадцатый будет простым. Еще он сказал, что тот, кто выдержал девятый класс, выдержит и дальше. «А я смогу?» – спросил я. «Сможешь» – ответил он.

Я с наслаждением стал готовиться к школе, повторять математику, физику. И оказалось, что все это не так сложно, как представлялось раньше.
С этого момента стали исчезать, таять мои юношеские, мои личные комплексы.

Я много занимался, но мне было легко учиться. В десятом классе я пришел в ЛИТО – литературное объединение тридцатой школы, но это особая тема. Я занимался математикой, писал стихи, читал Гомера и Канта.

Потом был матмех ЛГУ, где я учился с большим удовольствием. Был научный институт, один из отделов которого занимался разработкой автоматических астрономических систем, была аспирантура, кандидатская диссертация. В связи со своей работой я бывал и работал в Пулковской и Бюраканской обсерваториях, ездил в Крымскую обсерваторию, разглядывал сквозь разные телескопы и самые современные мониторы звезды, планеты, туманность Андромеды. Впервые в нашей стране составлял звездные каталоги для ЭВМ, создавал пакеты программ для работы с ними и программы для автоматических наблюдений. Это было потом, а в начале всего этого было произнесенное моим классным руководителем «Сможешь!» и прекрасная, хотя и очень тяжелая школа работы у Иосифа Яковлевича, в тридцатке.

По-видимому, программу он составлял сам, тогда еще только начиналось создание специализированных математических школ, и все это проходило на уровне эксперимента. В тридцатой школе математических классов было два, и в обоих математику вел Веребейчик. Возможно, он включал в свой курс что-то лишнее, мне сейчас трудно судить об этом. Но математическое образование, школьное и даже супершкольное, я получил отличное. А главное – я научился систематически работать, часами сидеть за письменным столом дома, в библиотеке за книгами, конспектами и – думать. Математика ум в порядок приводит, как справедливо заметил Ломоносов.

Когда мы встретились с Иосифом Яковлевичем Веребейчиком, он был «мужчиной средней упитанности в полном расцвете сил», очень импозантным, всегда ироничным. Сейчас такое трудно представить, ново время урока он обычно курил, сидя у раскрытого окна. Его любимыми сигаретами были сигареты «Друг» (на красной коробке золотое изображение овчарки), и сквозь клубы дыма он отпускал колкие, но необидные замечания мучившимся у доски. Он любил спорт, любил смотреть по телевизору футбол, хоккей, бокс.
С высоты своего математического Олимпа он иронично, а иногда и ревниво поглядывал на гуманитарные предметы. Мы с моим другом и одноклассником Володей Родионовым в десятом и одиннадцатом классах много времени отдавали ЛИТО, которым руководил Герман Николаевич Ионин, еще одна харизматичная фигура тридцатой школы, другой ее «полюс». И Володя, и я хорошо закончили школу, оба поступили на матмех. Конечно, Иосиф Яковлевич не вмешивался в нашу жизнь, но на последнем родительском собрании сказал, что Троицкий и Родионов вполне могли окончить школу с медалями, если бы не тратили время на свое ЛИТО. Не знаю, как Володя (он сейчас крупный ученый в Израиле), а я не жалею, что «тратил» на это время.

Иосиф Яковлевич, безусловно, обладал харизмой, он заставлял себя уважать и слушать, но тираном, деспотом ни в коем случае не был. Когда он начинал говорить, он обычно вытягивал брови в линеечку, и я вскоре обнаружил у себя ту же привычку. Он использовал в речи много собственных выражений и словечек, которые мы невольно переняли у него и часто потом использовали. Вот для примера некоторые:

Полуархимеды

Если бы я не любил животных, я назвал бы это бредом сивой кобылы

Тройка на костылях

В математике без логики, что на балу без штанов

Дважды два – четыре, это мы уже доказали

«У нас имеется треугольник»… А если не у нас, а у американцев?

Чтобы доказать, что слон это слон, не обязательно сначала доказывать,что он не верблюд!

Друг мой, это было еще у Гоголя, называлось «Записки сумасшедшего».

У нас не было – во всяком случае, это мне не запомнилось – каких-либо классных мероприятий, классных часов, комсомольских собраний, нравоучительных бесед. Но три момента остались в памяти. В девятом классе в середине октября Иосиф Яковлевич вывез нас в Репино. Была золотая осень, лес, речка, костер, футбол. Я в то время жил в пригороде Ленинграда, и красотами природы меня было не удивить, но эта поездка, этот лес мне запомнились. С тех пор наш класс в том или ином составе собирается в середине октября, а еще в конце марта, в день рождения Иосифа Яковлевича. Пока он был жив, мы собирались у него.

Второй из запомнившихся мне моментов – это день после выпускного вечера. Школьный вечер почему-то не остался в памяти, а вот на следующий день Иосиф Яковлевич пригласил наш класс к себе домой. Он сказал тогда, что теперь мы взрослые, самостоятельные, и он может показать нам свой вкус (видимо, имелся в виду коньяк, который он любил). Был коньяк, вино, танцы, и мы с Родионовым совершили, можно сказать, преступление – не явились на творческое отчетное собрание ЛИТО, что для всех «литовцев» показалось тогда святотатством.

И наконец, третий случай. Через несколько лет после окончания школы у одной из наших одноклассниц умер муж, тоже наш одноклассник, и она осталась одна с двумя маленькими детьми. На очередной встрече Иосиф Яковлевич сказал, что он открыл счет в сберкассе (тогда банков не было) и что он считает нашим общим делом отчислять на этот счет, кто сколько сможет, пока дети не станут на ноги. Я не знаю, долго ли продержался этот счет, но то, что он пополнялся, я знаю.

Яне хочу и не берусь судить об Иосифе Яковлевиче как о педагоге, как об учителе математики – здесь у каждого может быть своя точка зрения, и каждый будет по-своему прав.

Мне кажется, что педагогика ближе к искусству, чем к науке, в ней очень многое зависит от личности, от индивидуальности учителя. Те приемы и методы, что успешно используют один, не работают у другого. Да и задачи каждый учитель ставит свои. Иосиф Яковлевич, безусловно, был профессионалом. Те, кто попадал в сферу его влияния, испытывали его мощное притяжение-отталкивание и вынуждены были как-то определяться, барахтаться, выплывать – находить себя. А это – самая главная школа.

Много лет спустя после моего окончания школы, когда стали закрываться научные институты и соответственно были свернуты самые грандиозные проекты и разработки, когда надо было просто-напросто выжить, прокормить семью, я снова пришел к Иосифу Яковлевичу. Яникогда не хотел быть школьным учителем и не видел в себе для этого никаких способностей и склонностей, но обстоятельства выстроились так, что пойти работать в школу казалось выходом из сложившейся ситуации. При этом у меня насчет себя как педагога имелись большие сомнения. Я приехал к нему, и он опять поддержал меня. Я бывал у него потом неоднократно, он многое мне рассказал о своей жизни, о том, как воевал, был ранен, как после войны, чтобы прокормить семью, брал вычислительные работы и ночами сидел с логарифмической линейкой. Рассказывал о своем школьном опыте, давал советы и методическую литературу.

Я уже много лет работаю в школе, эта работа захватила меня, она очень тяжелая, изматывающая, неблагодарная, но она же приносит много радости, удовлетворения. И конечно, я часто оглядываюсь на своих учителей, на Иосифа Яковлевича, и мне всегда кажется, что мне очень-очень далеко до них.

Санкт-Петербург

Август 2010 г.

Нет комментариев. Ваш будет первым!
Используя этот сайт, вы соглашаетесь с тем, что мы используем файлы cookie.